Чтобы попасть к маяку и не притащить за собой соглядатаев, друзьям пришлось сделать изрядный крюк – миновать сараи, заполненную птицами прибрежную свалку, затем попрыгать по камням на выбеленном пометом мысе, спуститься на узкую тропку и уже по ней подойти к пузатой башне с открытой площадкой и поблескивающим фонарем наверху.

– Вроде слежка отстала, – почесал затылок Баюл.

– А может, ее и не было? – усомнился Лукус.

– Была, – тряхнул головой банги. – Думаю, пока обегали по лазейкам ворота гавани, потеряли нас. Оно и к лучшему. Пошли.

Баюл с трудом сдвинул тяжелую металлическую дверь, вошел внутрь, крикнул в гулкую вышину:

– Мякинус!

Несколько мгновений не было слышно ничего, кроме хлопанья крыльев проснувшихся летучих мышей, наконец откуда-то сверху донеслось дребезжащее:

– Кто там?

– Это я, старый приятель! Банги Баюл! Помнишь, перекладывал тебе фонарь на маяке?

– Помню! – послышалось после паузы.

– Ну так ты примешь меня с друзьями? Разговор есть!

– Послушай, банги, – стал чуть бодрее голос, – какие могут быть разговоры на сухое горло?

– Обижаешь! – крикнул Баюл, звонко постучав твердым пальцем по крутому боку кувшина. – Ну так мне подниматься или как?

– Пока ты болтаешь, уже давно бы поднялся! – нетерпеливо выкрикнул невидимый собеседник.

– Пошли, – обернулся банги. – Рыбка заглотнула наживку.

Мякинус явно погорячился. Для того чтобы преодолеть узкую металлическую лестницу, закручивающуюся крутой спиралью между внешней стеной маяка и внутренней, на которую, как объяснил Баюл, опирался собственно фонарь маяка, пришлось затратить не только немалые усилия, но и время. Наконец Баюл, пыхтя и поминая демонов и их родственников, уперся головой в дощатый люк, откинул его и выкатился на смотровую площадку. Стряхивая с себя пыль, птичий или мышиный помет, за ним выбрались Лукус и Дан.

– Хотел я пожелать тепла этому дому, – недовольно пробурчал Баюл, – но, пока полз по твоей лестнице, желание подрастерял. Едва кувшин не разбил. Зачем ты заткнул окна всяким тряпьем? На твоей расшатанной лестнице в темноте можно шею сломать!

– Маяк старый, – пробурчал сгорбленный белу, жадно поглядывая на кувшин. – Стекла повылетали еще прошлой осенью, а новые казна оплачивать не спешит. А моим костям всякие сквозняки губительны. Знал бы ты, как проржавел ворот, которым я поднимаю наверх воду!

– Зачем тебе много воды? – спросил Баюл, неодобрительно оглядываясь. – Мнится мне, что с этих камней пыль не смывалась уже года три.

– Кто же здесь ее смывает? – отмахнулся Мякинус, не сводя глаз с кувшина. – Ветер поднимется – все сдует. А в шторм даже брызги сюда долетают. Да и не время теперь для уборки!

– Чем же тебе не угодило это время? – не понял Баюл. – Когда я доживу до твоих лет, думаю, мне будет все равно, какое время. Знай живи и радуйся каждому дню.

– Этот день в самом деле может оказаться радостным, – пробормотал белу, в который раз улыбнувшись кувшину, поднял слезящиеся глаза и, прищурившись, оглядел Дана, с раскрытым ртом рассматривающего мутные зеркала маяка, и Лукуса, уставившегося в голубую даль. – Только этот год радостным не станет. Я уже стар, но не настолько ослабел умом, чтобы радоваться без причины. Посмотри на гавань, банги! Со всего Айранского моря слетелись сюда пираты. Их уже вчера был варм, с утра пришла еще дюжина судов, а пока вы поднимались на маяк, бросили якорь еще две лерры! Пока их команды не покидают гавань, но не сегодня завтра пожалуют в гости к горожанам, и тогда будет не до веселья!

– Куда смотрит индаинской князь? – напряженно спросил Лукус. – Или он думает, что пираты помогут ему спастись от лигских нари?

– Князь? – нервно кашлянул Мякинус, потом поправил черную ленту в седых волосах, почесал шею. – Знаешь, как бывает: стоит в степи дерево, даже листьями шумит, а на самом деле оно уже почти умерло. Соки пока бегут под корой к кроне, но сердцевина пуста. Мураши выели. И только зоркий глаз разглядит, что у его корней начинают собираться гнилушницы и короеды… Ждут чего-то пираты. По вечерам отправляются небольшими группками в город. Портовый пекарь лепешки приносил, говорил, даже ведут они себя прилично. До борделей и обратно. Только ты взгляни на гавань. Что-то я не вижу ни одной ангской лодки! Выйди на улицу, прогуляйся до крепости, где ангская дружина? Пропал Индаин, белу.

– Ну я-то не гнилушница и не короед, – усмехнулся Лукус.

– А кто ты? – прищурился старик. – На пернатого ползуна, который короедов из-под коры выдалбливает, ты тоже не слишком похож!

– Лукус, – назвался белу. – Что тебе еще нужно кроме имени?

– Имя – это уже много, – вздохнул Мякинус и махнул рукой в сторону деревянной, покосившейся двери. – Заходите в мою каморку, похоже, без разговора от вас не отделаешься.

Дан еще раз подивился на поблескивающие в лучах полуденного Алателя зеркала и вслед за друзьями шагнул в полумрак.

– Вот так и живем, – повел руками по сторонам Мякинус.

Дан замер на пороге. Округлое помещение, располагающееся точно под фонарем маяка, было забито всевозможной рухлядью. Треснувшие вазы размером в рост среднего элбана, каминные решетки, прялки, колченогие стулья, сундуки, видимо забитые древними безделушками, перемежались висевшими на стенах ржавыми щитами, доспехами, мечами. И тут и там торчали какие-то свитки, кубки, кувшины, свертки.

– Вот это да! – восхищенно выдохнул Баюл. – Иногда вещи говорят больше, чем их хозяин. Неужели старый Крафк помер и завещал тебе все свое барахло? А ты, вероятно, вместо того чтобы отнести старье на свалку, перетащил к себе. Сколько дней поднимал наверх?

– Месяц! – раздался скрипучий голос, и с узкой железной кровати с трудом поднялся удивительно старый ари.

Казалось, что время не только высушило его лицо и руки, но выбелило их. Старик из-под густых бровей оглядел оторопевших друзей и тоже остановил взгляд на кувшине.

– Мякинус! Неужели ты хотел опорожнить этот священный сосуд в одиночестве? Так же как в прошлый раз опорожнил бочонок доброго сварского пива? Твоя жажда начинает внушать мне уважение!

– Что ты, Крафк?! – засуетился белу. – Как ты мог подумать? Я просто заманивал этих почтенных элбанов в нашу конуру!

– Вот это да! – развел руками оторопевший Баюл. – Удача сама идет нам в руки. Кто бы мог подумать?

– Никто! – поднял кривой, с ревматическими утолщениями палец Крафк. – А если бы кто и подумал – Фарг бы разобрался. Три золотых содрал с меня этот воровской посредник, чтобы незаметно переселить в маяк. И это при том, что все имущество было брошено внизу, а наверх мы таскали со старым приятелем собственноручно! И ведь дом еще себе забрал!

– У тебя был отличный дом, – нахмурился Баюл. – Зачем вся эта комедия?

– Вот узнаю, что ты ищешь, банги, и отвечу – зачем, – хрипло рассмеялся старик и стянул с кособокой этажерки стопку пыльных чаш. – А мне здесь спокойнее! Эта зеленая, грязная свинья Сиргаст уверен, что я сдох, а здесь меня искать никто не станет. При необходимости и лестница может рухнуть, и дверь внизу не всякий таран возьмет.

– Не сомневаюсь, – кивнул Лукус, с интересом рассматривая старика. – Если бы еще она была закрыта!

– Опять? – укоризненно посмотрел на Мякинуса Крафк. – Опять ты, старый змей, забыл закрыть дверь!

– Ладно, – отмахнулся белу, пододвигая к потемневшему столу несколько стульев. – Садитесь, только будьте осторожны, стулья Крафка своенравны!

– Не своенравнее тебя, – довольно потер руки старик, глядя, как Баюл разливает по чашам густое вино. – Знаешь, банги, иногда так хочется погреть старые кости!..

– Ты их согреваешь с тех пор, как я тебя знаю, – ответил Баюл, отставляя пустую чашу и вытирая губы. – Откровенно говоря, я рад, что ты здесь. Не только потому, что собирался к вечеру посетить твою каморку на правом берегу, но и просто так. Словно я сам стал моложе на пару дюжин лет. Помнишь, как я замазывал щели в твоем доме, когда с моря подули холодные осенние ветры, вода в Индасе пошла вспять, набережную затопило и элбаны плавали по улицам города на лодках?